Алексей Фёдорович Восьмёркин водил по своей усадьбе приехавшего к нему погостить брата — магистра и показывал ему своё хозяйство. Оба только что позавтракали и были слегка навеселе. — Это, братец ты мой, кузница...— пояснял Восьмёркин.— На этой виселице лошадей подковывают... А вот это, братец ты мой, баня... Тут в бане длинный диван стоит, а под диваном индейки сидят в решетах на яйцах... Как взглянешь на диван, так и вспомнишь толикая многая... Баню только зимой топлю... Важная, брат, штукенция! Только русский человек и мог выдумать баню! За один час на верхней полочке столько переживёшь, чего итальянцу или немцу в сто лет не пережить... Лежишь, как в пекле, а тут Авдотья тебя веником, веником, чики-чики... чики-чики... Встанешь, выпьешь холодного квасу и опять чики-чики... Слезешь потом с полки, как сатана красный... А вот это людская... Тут мои вольнонаёмники... Зайдём? Помещик и магистр нагнулись и вошли в похилившуюся, нештукатуренную развалюшку с продавленной крышей и разбитым окном. При входе их обдало запахом варева. В людской обедали... Мужики и бабы сидели за длинным столом и большими ложками ели гороховую похлёбку. Увидев господ, они перестали жевать и поднялись. — Вот они, мои...— начал Восьмёркин, окидывая глазами обедающих.— Хлеб да соль, ребята! — Алалаблблбл... — Вот они! Русь, братец ты мой! Настоящая Русь! Народ на подбор! И что за народ! Какому, прости господи, скоту немцу или французу сравняться? Супротив нашего народа всё то свиньи, тля! — Ну не говори...— залепетал магистр, закуривая для чистоты воздуха сигару.— У всякого народа своё историческое прошлое... своё будущее... — Ты западник! Разве ты понимаешь? Вот то-то и жаль, что вы, учёные, чужое выучили, а своего знать не хотите! Вы презираете, чуждаетесь! А я читал и согласен: интеллигенция протухла, а ежели в ком ещё можно искать идеалов, так только вот в них, вот в этих лодырях... Взять хоть бы Фильку... Восьмёркин подошёл к пастуху Фильке и потряс его за плечо. Филька ухмыльнулся и издал звук «гы-ы»... — Взять хоть бы этого Фильку... Ну, чего, дурак, смеёшься? Я серьёзно говорю, а ты смеёшься... Взять хоть этого дурня... Погляди, магистр! В плечах — косая сажень! Грудища, словно у слона! С места, анафему, не сдвинешь! А сколько в нём силы-то этой нравственной таится! Сколько таится! Этой силы на десяток вас, интеллигентов, хватит... Дерзай, Филька! Бди! Не отступай от своего! Крепко держись! Ежели кто будет говорить тебе что-нибудь, совращать, то плюй, не слушай... Ты сильнее, лучше! Мы тебе подражать должны! — Господа наши милостивые! — замигал глазами степенный кучер Антип.— Нешто он это чувствует? Нешто понимает господскую ласку? Ты в ножки, простофиля, поклонись и ручку поцелуй... Милостивцы вы наши! На что хуже человека, как Филька, да и то вы ему прощаете, а ежели человек чверёзый, не баловник, так такому не жисть, а рай... дай бог всякому... И награждаете и взыскиваете. — Ввво! Самая суть заговорила! Патриарх лесов! Понимаешь, магистр! «И награждаете и взыскиваете»... В простых словах идея справедливости!.. Преклоняюсь, брат! Веришь ли? Учусь у них! Учусь! — Это верно-с...— заметил Антип. — Что верно? — Насчёт ученья-с... — Какого ученья? Что ты мелешь? — Я насчёт ваших слов-с... насчёт учения-с... На то вы и господа, чтоб всякие учения постигать... Мы темень! Видим, что вывеска написана, а что она, какой смысл обозначает, нам и невдомёк... Носом больше понимаем... Ежели водкой пахнет, то значит — кабак, ежели дёгтем, то лавка... — Магистр, а? Что скажешь? Каков народ? Что ни слово, то с закорючкой, что ни фраза, то глубокая истина! Гнездо, брат, правды в Антипкиной голове! А погляди-ка на Дуняшку! Дуняшка, пошла сюда! Скотница Дуняша, весноватая, с вздёрнутым носом, застыдилась и зацарапала стол ногтем. — Дуняшка, тебе говорят, пошла сюда! Чего, дура, стыдишься? Не укусим! Дуняша вышла из-за стола и остановилась перед барином. — Какова? Так и дышит силищей! Видал ты таких у себя там, в Питере? Там у вас спички, жилы да кости, а эта, гляди, кровь с молоком! Простота, ширь! Улыбку погляди, румянец щёк! Всё это натура, правда, действительность, не так, как у вас там! Что это у тебя за щеками набито? Дуняша пожевала и проглотила что-то... — А погляди-ка, братец ты мой, на плечищи, на ножищи! — продолжал Восьмёркин.— Небось, как бултыхнёт этим кулачищем в спинищу своего любезного, так звон пойдёт, словно из бочки... Что, всё ещё с Андрюшкой валандаешься? Смотри мне, Андрюшка, задам я тебе пфеферу. Смейся, смейся... Магистр, а? Формы-то, формы... Восьмёркин нагнулся к уху магистра и зашептал... Дворня стала смеяться. — Вот и дождалась, что тебя на смех подняли, непутящая...— заметил Антип, глядя с укоризной на Дуняшу.— Что, красней рака стала? Про путную девку не стали бы так рассказывать... — Теперь, магистр, на Любку посмотри! — продолжал Восьмёркин.— Эта у нас первая запевала... Ты там ездишь меж своих чухонцев и собираешь плоды народного творчества... Нет, ты наших послушай! Пусть тебе наши споют, так слюной истечёшь! Ну-кося, ребята! Ну-кося! Любка, начинай! Да ну же, свиньи! Слушаться! Люба стыдливо кашлянула в кулак и резким, сиплым голосом затянула песню. Ей вторили остальные... Восьмёркин замахал руками, замигал глазами и, стараясь прочесть на лице магистра восторг, закудахтал. Магистр нахмурился, стиснул губы и с видом глубокого знатока стал слушать. — М-да...— сказал он.— Вариант этой песни имеется у Киреевского, выпуск седьмой, разряд третий, песнь одиннадцатая... 1 М-да... Надо записать... Магистр вынул из кармана книжку и, ещё больше нахмурившись, стал записывать... Пропев одну песню, «люди» начали другую... А похлёбка между тем простыла, и каша, которую вынули из печи, перестала уже испускать из себя дымок. — Так его! — притопывал Восьмёркин.— Так его! Важно! Преклоняюсь! Дело, вероятно, дошло бы и до танцев, если бы не вошёл в людскую лакей Пётр и не доложил господам, что кушать подано. — А мы, отщепенцы, отбросы, осмеливаемся ещё считать себя выше и лучше! — негодовал плаксивым голосом Восьмёркин, выходя с братом из людской.— Что мы? Кто мы? Ни идеалов, ни науки, ни труда... Ты слышишь, они хохочут? Это они над нами!.. И они правы! Чуют фальшь! Тысячу раз правы и... и... А видал Дуняшку? Ше-ельма девчонка! Ужо, погоди, после обеда я позову её... За обедом оба брата всё время рассказывали о самобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове «интеллигент». После обеда легли спать. Выспавшись, вышли на крыльцо, приказали подать себе зельтерской и опять начали о том же... — Петька! — крикнул Восьмёркин лакею.— Поди позови сюда Дуняшку, Любку и прочих! Скажи, хороводы водить! Да чтоб скорей! Живо у меня! 1885
1. Вариант этой песни имеется у Киреевского, выпуск седьмой, разряд третий, песнь одиннадцатая... — «Песни, собранные П.В.Киреевским» вышли в свет в 1861—1874 годах в 3 частях, десяти выпусках.
Edited by Alexej Nagel: alexej.ostrovok.de
Published in 2000 by Ostrovok: www.ostrovok.de
